Весной 1923 года голодная и разрушенная в результате войны, революций, засухи, большевистских экспериментов Россия встречала в Москве знаменитого норвежского путешественника Фритьофа Нансена, до этого посетившего и наш город, знакомившегося с местными краеведами и даже удивлявшегося выставленному в музее УОЛЕ ордену «Полярная звезда». Но этот визит был связан, увы, не с очередным романтичным совместным путешествием, а с сугубо прозаическим заданием от международной общественности, учитывающей всемирный высокий авторитет подвижника: проверить, как используется здесь гуманитарная помощь. К сожалению, использовалась она плохо, сплошь и рядом не доходила до истинно нуждающихся (как это актуально звучит и сейчас!), попадала в чужие загребущие руки, а то и просто сгнивала на складах и базах. Тем не менее эта интернациональная гуманная акция, осуществлённая, в основном, из-за океана ровно 70 лет назад, не оказалась забытой и популярной Книгой Гиннесса, разумеется, как и тот трагический и великий царь-голод в бедной российской стране, из которой тем не менее, согласно договорам с Германией, регулярно уходили эшелоны с зерном. Немало дивился такому сумасшедшему контрасту и другой знатный иностранец — Арманд Хаммер, чуть раньше прибывший в Екатеринбург для заключения концессии на асбест. Особенно его поразили и удручили, по собственным воспоминаниям, на путях и перронах не только здешние голодающие, но и беженцы из Поволжья, похожие скорее на живые скелеты.

Да и у нас, в самой середке промышленного, но отнюдь не сельскохозяйственного Урала, люди тогда тоже голодали. Это бесстрастно засвидетельствовали старые архивные документы, долго, скрывавшиеся в бывшем партийном спецхране, ныне ЦДОО (Центре документации общественных организаций), с предостерегающими надписями типа «совершенно секретно» или «ознакомить узкий круг, по прочтении вернуть».

Что ж, действительно: во время приезда Хаммера в городе уже зафиксировали 10742 человека, страдавших от голода, а по Екатеринбургскому уезду —более ста тысяч. Многие ели лебеду, березовую кору и за лакомство считали всякую падаль. Не мудрено, что 632 горожанина умерли, среди коих, как ни прискорбно, треть— дети. Население живо откликалось на это ужасное бедствие. Сохранились листовки того сложного периода с текстом-призывом вроде этого: «Внесите лепту с мира по нитке, нищему — рубаху!». А пожелтевшие с годами списки донесли до современников упоминания доброхотов. Так, судя по ним, дезоотряд, к примеру, обязался отчислять в пользу голодающих хлебный паек в течение месяца. Типография «Гранит» — толику муки и месячный заработок. 85-е пехотные курсы комсостава — то же за два месяца. Уралстат — половинное жалованье. Конный завод— по одному пуду муки с каждой посевной десятины. А младшие обучавшиеся командиры — вообще кто сколько сможет.

Да, простой народ всегда отличался отзывчивостью и широтой души. А как же реагировали в ту пору разные официальные структуры?! Как ни горько и обидно было констатировать, но руководство РКП (б) во главе с Ульяновым-Лениным воспользовалось всенародным бедствием прежде всего, похоже, для достижения своих политических, идеологических целей. Так, вождь мирового пролетариата поучал: «Именно теперь, когда в голодных местах едят людей я на дорогах валяются сотни, если не тысячи, трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей». Но, казалось бы, зачем это репрессивное изъятие, похожее на контрибуцию в своем дружественном стане, коли духовенство, поощряемое патриархом Всея Руси Тихоном, преисполнившись сочувствием и жалостью к пастве, а также ко всем страждущим мирянам, вознамерилось совершенно искренне помогать им (были созданы главный и епархиальные комитеты) и совершенно добровольно поделиться деньгами, имуществом, не имеющим святого ритуального значения, ибо остальное стало бы кощунством и святотатством. Но большевикам надо было отнять именно все. А конечной целью служила опять же их окончательная победа не только на одной шестой части суши, но и во всем мире. И Владимир Ильич снова выговаривал верным соратникам: «Без этого никакого хозяйственного строительства и отстаивания позиции в Генуе совершенно немыслимо. Взять в свой руки этот фонд мы должны во что бы то ни стало». И брали в центре и на местах, рушили звонницы, чтобы молчали о великой беде, а нарком внешней торговли Леонид Красин очень скоро обратился «наверх» с довольной запиской об успешной скупке богатеями за рубежом на разных аукционах и распродажах отечественных ценностей.

В Екатеринбурге, понятно, нашлись доморощенные идеологи и исполнители этой разбойничьей акции. Некий Михаил Горин выпустил тут же книжицу под тенденциозным заголовком «Церковные богатства и голод в России», где конечно же, отстаивал ленинские идеи. Ну а многочисленные специальные уполномоченные с «Лениным—Гориным в башке, с револьвером в руке» бросились на штурм уральских церквей и монастырей. Весьма любопытно читалась тоже секретная, оставшаяся в данной «деле», пространная инструкция к антизаконным действиям, составленная ни много ни мало из 16 пунктов, но, .как указывалось, непременная, таимая- на руках в одном единственном экземпляре за подписью председателя губкомиссии по изъятию церковного имущества. Ведь в ней подтверждалось, что изъятию подлежали «все без исключения изделия из золота, серебра, драгоценных камней и шитье золотое и серебряное». Замена полагалась лишь по особым ходатайствам. Если что-то значащее в заранее составленном перечне отсутствовало, то сборщики могли обращаться прямо в грозный Ревтрибунал. Снова рекомендовалось действовать быстро, энергично, а сеющих так называемые погромные настроения немедленно арестовывать. Что ж, рескриптиционный список изъятого, а вернее — награбленного, также пережил десятилетия: Он весьма длинный, и пришлось выписать из него лишь пару выдержек-свидетельств: «В селе Шарташ из церкви и трех часовен изъято 4 пуда ,32 фунта золота. В Березовском заводе из Ильинской церкви — 2 пуда серебряных вещей и 92 золотника, а в Успенской — 22 фунта и 45 золотников».

Разумеется, «погромные настроения», то бишь возмущения духовных лиц и верующих, имелись. Положим, в селе Сарапулка, как удостоверил криминальный протокол, при снятии риз с иконы священник Александр Сицин приложился к иконе и «произнес целую прокламацию». Но недовольство искусственно покрывалось организованными возгласами «одобрямс» наподобие решения собрания ремзавода № 1, где, докладывал активист Редозубов, 120 собравшихся сожалели, что подобное изъятие богатств и снятие колоколов состоялось с опозданием, и призывали, по декрету ВЦИК, еще более усилить борьбу с темными клерикальными . силами. И ещё о двух коллективных «действующих лицах» на той российской драматической -сцене хотелось бы поведать, опираясь спять-таки на объективные исторические документы.

О так называемом Помголе (общественном комитете помощи голодающим), в принципе, знали многие. Но, наверное, мало известен был его печальный конец. Так как первую скрипку там играли «господа-кадеты» Кускова, Протопович, Кишкин, то правители России — их политические противники — посчитали, что распределение подмоги вымиравшим гражданам попало явно не в те руки, и поспешили быстренько разогнать его членов, расправиться с ними. Исключением стал, правда, умиравший и так писатель Владимир Короленко, который этот произвол в письме к Максиму Горькому справедливо назвал «худшим из политиканств». Ну а об АPA — действительно американской помощи россиянам продовольствием и лекарствами - сегодняшние читатели наверняка почти ничего не слыхали, разве что только само название из язвительных стихов еще одного литератора соцэпохи — Владимира Маяковского. И не удивительно, ибо, по свидетельству хотя бы свердловских «бумаг», эта помощь тщательно скрывалась и обставлялась всяческими оговорками. Даже допустить ее на тогда вроде бы открытый Каменный пояс удалось по специальному Рижскому договору. Далее. Поскольку администрация гостей никакой ПОЛИТИКОЙ не занималась, проверенных партийцев (разумеется, от единой правящей партии) в ее комиссии на местах рекомендовалось вводить под прикрытием — пресловутой «крышей» Советов, кооперации или обществ взаимопомощи. Им же предлагалось следить изнутри за возможным саботажем зловредных янки и тайно информировать о замеченном органы. О местных кандидатах на работу рядышком с американцами-инструкторами требовалось договариваться заранее в узком кругу, от них ждали особой... бдительности. Наконец, не допускалось кормить «иноземной подачкой» детей не рабочих и крестьян. Этим, пожалуй, и было всё сказано.